Памяти В. А. Кошелева

 

 СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВЯЧЕСЛАВА АНАТОЛЬЕВИЧА КОШЕЛЕВА

16 июля 2020 г. ушел из жизни доктор филологических наук, профессор Вячеслав Анатольевич Кошелев. Ушел не только известнейший филолог. Нас покинула огромная планета по имени «Кошелев».

Вячеслав Анатольевич родился 20 сентября 1950 г. в Вологде. Окончил Вологодский пединститут и заочную аспирантуру при Институте русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. В разные годы преподавал в Вологде, Череповце, Великом Новгороде, Нижнем Новгороде, Арзамасе, совмещая при этом административные должности. Член Союза писателей РФ, действительный член Международной академии наук высшей школы, член Международного Наполеоновского общества... Автор 15 монографий и полутысячи научных публикаций. Его вклад в историю русской литературы и культуры неоценим.

Мы же здесь, вспоминая его, скажем про наш проект, который Вячеслав Анатольевич с интересом поддерживал. Он у нас выступал с докладами и опубликовал статьи в наших сборниках:

«Мне стало страшно…» Пушкин и поэтика ужаса (2014);

«Великая тайна», которой не было (Речь Достоевского о Пушкине) (2017);

«Какой пример для нас являет это…»: парадокс абсурда (2018);

Об одном «учено-литературном обмане» (2019).

В 2020 г. Кошелев собирался выступить с докладом под названием «Как делать кейф?» Оргкомитет допытывался у него… нет, не как «делать кейф», а о чем именно будет доклад. Вячеслав Анатольевич снисходительно и несколько величественно отвечал: «там в названии всё сказано». Увы, мы так этого и не узнаем. Увы, мы уже не будем вместе с ним «делать кейф»…

Его друзья и коллеги, участники конференций «Неканонической эстетики» написали о нем. Светлая ему память.

Оргкомитет «Неканонической эстетики»

 

На конференции о табу В. А. Кошелев предполагал выступить с докладом «Как делать кейф?» Уместно вспомнить поэтому следующее. Так случилось, что, поступив в аспирантуру Пушкинского Дома, Кошелев вынужден был, по настоянию научного руководителя, заняться изучением творчества А. С. Хомякова, защитив кандидатскую диссертацию, а впоследствии издав монографию о мудром славянофиле и несколько собраний его сочинений. Но, вологжанин по рождению, Слава издавна увлекся судьбой и наследием К. Н. Батюшкова. В Пушкинском кабинете хранится машинопись его пьесы о поэте, написанная в юношеские годы. И докторская диссертация маститого ученого будет закономерно посвящена Батюшкову. Храня благодарную память о Вячеславе Анатольевиче, вспомним прекрасно им организованную научную конференцию ― с посещением родового батюшковского имения в Хантонове, близ Череповца, с венками, пущенными по водной глади речки, даже с орудийным салютом и спецталонами на вино, дарованными местной администрацией участникам конференции. По-особому остался в памяти траурный митинг у кенотафа Батюшкову; он был похоронен в Прилукском монастыре в трех верстах от Вологды; в советское время, по заведенному обычаю, обитель была превращена в концлагерь, и потому кости поэта смешались там с останками замученных узников… И, в одном из последних стихотворений Батюшков пророчески скажет:

Жуковский, время все проглотит,

Тебя, меня и славы дым,

Но то, что в сердце мы храним,

В реке забвенья не потопит!

Нет смерти сердцу, нет ее!

Доколь оно для блага дышит!..

Сергей Фомичев

 

С первых дней моего знакомства с Вячеславом Анатольевичем в Череповце в 1978 г., — и тут же — со Славой — Кошелевым, он производил впечатление личности сильнейшей интеллектуальной энергетики. Она распространялась вокруг него, образуя поля творческого общения и бескорыстного взаимообмена и взаимоодарения гуманитарными знаниями и добротой. Он с полной отдачей погружался в нередко парадоксально несогласуемого сопряжения споры и был в них интересен и убедителен. Но был столь же внимателен и серьезен, признавая достоинства противоположной аргументации. Он всегда был Большим! Поэтому, в Череповце ли, в Великом ли Новгороде, и даже на любой конференции он был важнейшей личностью, инициирующей и провоцирующий то, что Людвиг Витгенштейн называл чувством «интеллектуального беспокойства». И еще, он был очень хорошим человеком. Как его теперь не хватает…

Сергей Фролов

 

В Вячеславе Анатольевиче поразительно совмещались ответственность администратора и вдохновенность исследователя, широта интересов и въедливость к мелочам, он бывал бескомпромиссно строгим и одновременно мягким, человечным. Эти качества делали его идеальным научным консультантом. Но сейчас я не об этом.

Мы познакомились на конференции в Болдино в 1986 г., и с тех пор меня неизменно радовала его способность выбирать темы для докладов и их выстраивать. Из огромного массива исторических фактов, сохраненных его великолепной памятью, он всегда выстраивал простую и ясную тенденцию, объясняющую явления современности. Его многочисленные исторические комментарии к деталям текста, даже совершенно, казалось бы, проходным, открывали новые контексты и в самом прямом смысле были открытием – открытием лежащего на поверхности, но затушеванного временем. Эта четкость мысли всегда интриговала ожиданием: к чему он приведет? Когда-то в середине нулевых, в разговоре о биографии Фета, он настаивал на том, что наука призвана опровергать мифы. Постепенно он пришел к исследованию собственно мифов: конкретных, из биографий Аксаковых, Фета, А.К. Толстого или из истории Новгорода, а также обширного культурного о Крыме.

На конференциях по неканонической эстетике он, как правило, углублялся в контексты, позволяющие опровергать заданную тему; полемичность была в его характере. Перпендикулярность взгляда на тему – совершенно необходимый элемент любого научного обсуждения. Своим присутствием на всех конференциях, где мы пересекались, он убедительно напоминал, что каждая гипотеза должна проверяться опровержением; чтобы объяснять произведение, нужно понимать реальность. Знание, знание и знание – и никакой интеллектуальной игры. Хотя он совсем не был ей чужд. Во всех отношениях – большой человек. Не хватает…

Илона Мотеюнайте

 

Мы с Вячеславом Анатольевичем знакомы были четверть века. Ко мне, в дни нашего первого знакомства совсем начинающемуся специалисту, он относился мягко, с юмором, но и с уважением как к девушке, молодой американке, смело выступающей на важной научной конференции. Мы встречались практически только на международных конференциях. Спустя несколько лет в селе Болдино Вячеслав Анатольевич вышел прокататься на лошади и увидев мое изумление, обещал меня взять с собой в следующий раз. Подарил книжки. Звал к себе в Новгород. Познакомил с родными. Позвал домой с коллегами пообедать. С ним было всегда и просто, и безумно интересно, а больше всего лестно, что такой умный талантливый человек с такой теплотой и гостеприимностью принимал гостя из-за океана.

Анджела Бринтлингер

 

Вячеслав Анатольевич, конечно же, был «мэтром». И не только по сути своей, но и по фактуре своей. Высокий, бородатый, статный (статуарный даже), с осанкой эдакого белогвардейского офицера — таким он предстал передо мной, аспирантом, где-то четверть века назад, таким и остался. Немножко только время со временем наложило отпечаток — седина в бороде. И что в нем подкупало сразу — не было в нем никакой (презрительной) снисходительности к «молодому поколению». Дистанции не было, была дружественность старшего к младшему. И это очень ценно. И редко такое бывает, я это хорошо знаю.

Время шло. Вячеслав Анатольевич перешел в разряд «старшего поколения», мы перешли в разряд «среднего поколения». Уже не старшее поколение, а мы стали организовывать конференции. И вот удивительно (но удивительно ли?), но Кошелев сразу примкнул к нам. И это было не потому, что он был «мэтром» (я не уверен, что он мэтром себя ощущал, но для нас он всегда оставался мэтром), а потому что он был искренне заинтересован в наших делах и проектах.

Помню, я ему сказал: вот я на Мойке, 12, в день поминовения Пушкина прочел ерническое окуджавское «Александру Сергеевичу хорошо…», а Кошелев мне ответил: я его уже читал на могиле в Пушкинских Горах. Мы как бы шли параллельно, но далеко не всегда. Вячеслав Анатольевич был безаппеляционным человеком и всегда отстаивал свою точку зрения. Когда я издал комедии и водевили Н. А. Полевого, он мне сказал: «Зачем ты издал эти дурацкие тексты? Лучше бы “Парашу-Сибирячку”». Я ему ответил, что «Парашу» и так все знают, а эти «дурацкие тексты» никто, кроме меня и не издаст. Он промолчал. Я это к тому, что переспорить его можно было, то трудно. У него была своя система ценностей (см. его книги), но он умел слушать своих оппонентов. Слушать и слышать.

Вот, все мы, филологи, говорим: после нас останутся наши книги. Это верно. Но в случае Кошелева это не совсем так. Конечно, после него остались его книги. Но осталась еще и эта глыба под названием «Кошелев». И эта глыба здесь рядом, со мной. И она будет всегда со мной.

Сергей Денисенко